«Стучи, сливай и будешь жить в хорошей хате»

Руслан Абасов:

— В том, как нас встретили [в Бутырке], я не заметил чего-то интересного или необычного. Сначала все плановые процедуры. Вещи, которые у тебя есть с собой, досматриваются, ты полностью раздеваешься, очень тщательно досматривают те вещи, в которые ты одет, и все, так скажем, места твоего тела, где может быть запрещенное. Потом идут всякие бюрократические процедуры. После этого направляют в тюремный карантин, который длится до двух недель.

[По поводу досмотра] скажу так: по сути, процедура унизительная. Досматривают рот, то есть надо открыть его: смотрят, нет ли у тебя чего там. Заставляют приседать и нагибаться, чтобы человек ничего не пронес, так скажем в «заднем отсеке», в «багажнике». Через сотрудников проходят в день десятки человек, которых они досматривают, и поэтому я не думаю, что им очень уж интересны мои гениталии и прочее, но, если рассматривать суть этого процесса в корне, это, конечно, унизительное правило, потому что всё-таки мы ещё не осуждены, по закону сохраняем много гражданских прав и свобод, и я считаю, что это излишне.

Кстати, что интересно: у них в шмон-отсеках, где происходит досмотр, сейчас в каждом СИЗО стоит рентген, но я сидел семь месяцев, и через этот рентген не проводили ни разу.

По прибытии в тюрьму с арестованными часто общаются оперативники. В моем случае сотрудники были изначально не в курсе, что я политический, потому что дело у нас возбуждено по статье 213 часть 2 — а это хулиганство — то есть статья визуально не политическая. Вообще, они интересуются очень сильно какими-то исключительными делами и персонажами. В первую очередь, это представители организованного криминала. Их, как правило, уже знают в этих структурах. Они почти всегда — люди, которые сидели не один и не два раза. В моем случае была стандартная процедура. Когда уже срок окончания карантина подходит к концу, в камеру заходит сотрудник, задает пару стандартных вопросов, из разряда «Как вы настроены?», «Собираетесь ли шатать режим или будете вести себя благополучно?». Потом краткое введение в курс: объясняет, что «если вы будете сидеть хорошо, не будете нарушать режим, будете соблюдать все правила, предписанные законом, то все у вас будет хорошо». На этом, в принципе, заканчивается разговор, и после уже распределяют заключенных с карантина по камерам.

Лев Скорякин:

— Сначала ты попадаешь не в саму Бутырку, а отправляешься в карантин. СИЗО это называется «Семерка» или «Капотня». Это СИЗО у нас режимное, там всем руководит администрация. И соответственно там отношение к тебе не очень хорошее. Причем неважно, политический ты или обыкновенный уголовник. Поэтому не удивительно, что я был в не самых лучших хатах, скажем так. Были определенные проблемы с режимником, но в целом всё более или менее нормально.

В Бутырке, поскольку мы активисты политические, нас буквально на следующий день посетил опер. Один, потом другой. И все интересовались, что мы натворили и тому подобное. Наше отношение к сотрудникам полиции, наше отношение к сотрудникам ФСБ, наше отношение к ФСИНу и примерно все в таком духе.

Сокамерники же отнеслись вполне нормально к нашей беде: как к самому факту статьи, так и к тому, что мы натворили. Люди уголовного мира не очень поддерживают «мусоров», не очень хорошо к ним относятся, поэтому они сказали: «Вы, конечно, ерундой занялись, но в целом мысли правильные». Поэтому, если резюмировать, Бутырка встретила вполне нормально, как примерно мы и ожидали.

[Сотрудничать] предлагали, разумеется, в первый же день. Обычно они предлагают так: либо отправляют тебя на красную хату, где все кандидаты в козлы (козлы — это те, кто сотрудничает с администрацией), либо же говорят: «Ну окей, будешь сидеть с «ауешниками» и прочими любопытными типами». Но нам предлагали быть не только козлами, а ещё и суками — то есть стучать как на организацию (не «Левый блок», а само левое анархистское движение в общем), так и о том, что происходит в камере.

[Попытка вербовки] проходила максимально топорно. Они говорили: ты делай вот так, так и так, стучи, сливай инфу, сотрудничай, работай и будешь жить в хорошей хате, там тебе будет телевизор, душ, холодильник, будет свободное место гарантированно. Либо ты будешь сидеть в полной хате, в которой будут одни чеченцы, дагестанцы, все будут ауешниками, и там ты «петухом» станешь. Вот в таком духе, то есть максимально откровенный бред.

«Конкретный жуткий перелимит»

Лев Скорякин:

— [После отказа сотрудничать] я попал в одну из лучших хат — по крайней мере, корпуса точно. Ребята адекватные, условия проживания хорошие, собственно и холодильник, и телевизор, и душ у нас были. Сначала, когда я заехал, были 22 человека, я был двадцать третьим. Потом состав постоянно увеличивался аж до 35. Когда я уезжал, снова стало 22. Спальных мест было 22. То есть одно время был такой конкретный жуткий перелимит. Спали по сменам.

Надо готовиться к значительным, просто огромным финансовым тратам. Потому что если человек будет питаться только местной баландой, то со здоровьем у него будут конкретные проблемы. Чтобы арестант более или менее мог существовать, друзьям и родственникам придется активно закупаться через посылки, либо через ФСИН-магазин и ФСИН-ресторан (так арестанты называют сервис доставки готовых блюд в СИЗО — прим. ред.). Также в камере СИЗО будет человек 20-30. Причем это не близкие тебе по духу люди, которые были задержаны на акции протеста, которые, как и ты, антипутинисты, а люди совершенно разных взглядов. Вот я, например, в хате сидел с людьми, которые чуть ли не зиги кидали открыто.

Это было не на Бутырке, а на Капотне. Со мной сидел в хате один арестант, который долгое время был скинхедом. Типичный стереотипный нацист: тупой, лысый, ненавидящий азербайджанцев, узбеков, просто потому что они азербайджанцы и узбеки. У нас не один раз возникали рамсы то по одной причине, то по другой. Ему вечно что-то не нравилось, у него было странное стремление всем командовать, а я, естественно, посылал его куда подальше. Потому что мы все-таки находимся в одних условиях, и за главного его тут никто не назначал. При этом, черт возьми, он пытался каждого человека, который находился в камере, сделать шнырем. Требовал ему трусы стирать. Ну что это такое?

Руслан Абасов:

— После карантина первой моей камерой была стандартная хата на шестнадцать мест. Перелимита нет, у каждого человека есть свое место. Зашел в камеру, поздоровался, спросил, где могу переобуться, где могу поставить вещи, матрас. Что делать, когда заходишь в камеру, мне объяснили в карантине. Поставил матрас, переобулся, умылся. Узнал, кто отвечает за камеру, кто в камере главный. Подошел, спросил, как тут заведена жизнь, какие правила. Мне просто объяснили, довели. Интересовались, какая статья, я сказал, что хулиганка, и на этом ограничились.

Первая камера, в которой я сидел, была «кандидатской». В «кандидатских» камерах сидят арестованные, которых затем после осуждения оставляют на работы в СИЗО. Но камера в тот момент была уже нерабочая, то есть из шестнадцати человек там оставалось только четыре «красных». И за хатой был именно «смотрящий», а не «старший».

Определенное недопонимание, конечно, было. Потому что и сотрудники, и те несколько человек, которые работали, привыкли к совершенно другому отношению арестантов к закону — к послушанию и подчинению. Я не настроен в принципе на конструктивный диалог с сотрудниками, мне неинтересно соблюдать режим и тем более как-то способствовать и помогать сотрудникам. Не то, что неинтересно, а абсолютно чуждо, моим каким-то установкам, принципам жизненным. И на этой почве у нас был определенный негативный эмоциональный фон при общении с этими людьми — всё-таки в одной камере живем, приходилось иногда общаться. И, конечно, часто я слышал не очень, скажем, добрые слова и от сотрудников, которые работали на этом корпусе. По итогу, пиком наших иногда недоброжелательных отношений стала драка. К счастью, в широкое поле это не вышло и осталось в рамках камеры.

Потом сидел на «черных», общих хатах. И первое время приходилось пояснять, как и почему я сидел в «кандидатской» камере. Ну, в этом тоже ничего страшного нет. А с моим товарищем Лёвой нас разделили, мы находились на абсолютно противоположных корпусах, и у нас так или иначе никакой связи, сообщения не было. Почему попали на такие разные форматы, не знаю. Думаю, тут сыграла чисто фортуна, Лёве чуть больше повезло, мне чуть меньше.

«Если кто-то и сидит за политику, то, как правило, один в камере, двоих не бывает»

Руслан Абасов:

— Как я успел заметить, политических заключенных негласно стараются держать отдельно друг от друга. В одной камере они не пересекаются почти никогда. Я по этому вопросу интересовался и узнал, что если кто-то и сидит за политику, то, как правило, один в камере, двоих не бывает.

Я знал, что кроме нас в СИЗО сидят и другие политзаключенные, потому что Бутырка — это самый большой централ в Москве, там сейчас сидит около трех тысяч. Мы же не можем быть единственными политзеками. Особенно учитывая тенденции того времени, когда мы попали туда, и что потом началось.

Политзеки, которых я видел, не так уж много, в основном были по статьям либо 282, либо 205 (то есть экстремизм и терроризм). Из всех, кто мне прямо запомнился (к сожалению, я с этими людьми не сидел близко, мы пересекались на сборках), был один парень, сидел по 280-й (призывы к экстремистской деятельности — Ред.) за песню. Так вот в красках я не вспомню, про что была песня, но там довольно нелестные рассказы про курс государства, про курс власти в последние годы в России. Его звали Андрей, если я правильно помню, русский парень, фамилию не помню, к сожалению, мы вместе провели не много, минут 20, а общались еще меньше. Но парень очень грамотный, следил за политикой и на воле, и в тюрьме, пытался по крайней мере. А второй арестант, который мне запомнился — Александр. Он сидит по 205-й статье, терроризм, за нелестное видео на YouTube в адрес президента Путина.

Лев Скорякин:

— Однажды успел ненадолго пересечься с [арестованным по статье «хулиганство» за перформанс на Красной площади] Пашей Крисевичем, у меня тогда была апелляция, а у него некие следственные действия. Мы пересеклись на очень короткое время, не успели пообщаться — я просто его увидел на локалке. Переглянулись, поздоровались, и его тут же забрали на Большой спец. Я сидел на общаках, а он на Большом спецблоке. Это такой особый корпус Бутырки, где сидят люди, которые по тем или иным причинам не могут сидеть в общей массе.

«Людей, которые относятся негативно к войне, было всё-таки больше»

Лев Скорякин:

— Телевизор был, и не один. Сначала был маленький, потом затянули большой, огромный. Новости практически не смотрели, потому что, как я говорил, хата у нас была адекватная и люди, которые в ней сидели, прекрасно понимали, что показывают там какую-то чушь. Поэтому вместо новостей мы смотрели фильмы и слушали музыку.

Руслан Абасов:

— В четырёх камерах из пяти, где я сидел на Бутырке, телевизор был. Эти новости, как я успел заметить, смотрят люди старшего поколения, предпенсионного-пенсионного возраста. Конечно, негативный фон есть. Но в первую очередь не потому, что это пропаганда и то, что показывают, так скажем, на уровне дурки, а потому что люди хотят смотреть кино, веселые комедии, музыку, а не смотреть вот этот бред, что там показывают. И в моей камере, к счастью, эти новости смотрели от силы час-полтора в день, не больше. Вообще там всё время был включён МузТв. И когда шли вот эти новости, все-таки большинство в камере высказывали негативные комментарии: «Зачем это смотреть, на это нет времени, все равно бессмысленно, лучше давайте посмотрим какое-нибудь кино».

Пропаганда работает очень успешно: люди сидят у телевизора, открыв рот, и стеклянными глазами смотрят в экран. И потом они транслируют эту точку зрения, когда ты с ними споришь на какую-нибудь тему, связанную с этой операцией. Ты стараешься апеллировать фактами, личным опытом. Мне вот письма с воли кто-то отправляет, рассказывает про какие-то события, что происходит. И все-таки интернет есть всегда, можно зайти в телеграм и посмотреть, что там происходит. А контрпозиция, аргументы этих людей сводятся к тому, что по телевизору сказали, значит это правда. «Как телевизор может врать?» То есть у этих людей просто нет своего мнения, эти люди транслируют мнения, скажем прямо, тех, кто… как бы помягче сказать? Они транслируют мнение режимных чиновников, тех, кто ответственен за эту пропаганду. То есть они транслируют мнение государства, у них своё мнение отсутствует.

Политические дискуссии [в камере] поднимались. Например, когда обсуждался какой-нибудь выпуск новостей или событие, я старался подвести под политическую конъюнктуру разговор. Должны использоваться все, даже самые минимальные, возможности для того, чтобы доводить до массы свои взгляды. Или просто, как минимум, постараться сделать так, чтобы люди задумались. В моём случае это была в первую очередь тема, связанная с войной. Вот по этим темам было очень много дискуссий.

А по моему делу дискуссий было не много, и зачастую мнение было не очень одобрительное, потому что люди в тюрьме, как правило, думают, что если в ходе преступления ты не получил большой профит, то есть не украл много денег, не ограбил там какого-нибудь коммерсанта, то ты дурак, который сел просто так. И люди не понимают, как это можно выйти с плакатом и сесть за это в тюрьму. И, конечно, никакого негатива нет, этого человека даже просто на сенситивном уровне за такие поступки уважают, потому что это смелые радикальные поступки, а радикализм и смелость всегда вызывает долю уважения, но зачастую, и в первую очередь, это вызывало непонимание. Люди просто не понимали, почему, как такое вообще возможно.

Большинству людей, с кем я сидел, вообще не интересно, кто с кем воюет, что происходит. Ничего удивительного в этом нет, это логично. Потому что там сидели обывательские круги, иностранцев много было, приезжих из Средней Азии, из других близлежащих республик.

Если мы говорим о тех, кто имел какую-то позицию, то людей, которые относятся негативно к войне, было все-таки больше. Но здесь в чем феномен: зачастую люди, которые относились к войне негативно, очень корректно общались. Если возникали дискуссии и споры между вот этими двумя группами людей, то люди, которые не поддерживали эту военную операцию, всегда, почти всегда, дискутировали очень корректно, вежливо, опирались на факты, ну и в принципе уважали мнение собеседника, и было приятно наблюдать за такими дискуссиями. А люди же, которые выступали и поддерживали действия России в Украине, это, так скажем, были далеко не самые приятные арестанты, это люди, которые много кричали, использовали много нецензурной брани. Это люди, с которыми не то, что по этой теме, с ними в принципе общаться не очень приятно, люди необразованные, некультурные. Несколько таких, которых я видел, они любили ещё и как-то обозначить, обратить на себя внимание: это футболки с буквой Z, какие-то ленточки. Прямо видишь таких людей на сборке где-нибудь, в локалках. И это оставляет после себя не самое приятное впечатление. То есть… скажу немного грубо, но это ватники, из-за которых очень хотелось ударить себя головой об стену и сделать так, чтобы больше никогда этих людей не видеть.

«Шесть месяцев я не видел библиотеку в принципе»

Лев Скорякин:

— Библиотека в Бутырке это вещь такая: она работает по заявлению, которое нужно так написать, чтобы администрация его приняла, зарегистрировала, не потеряла при этом, чтобы оно дошло до библиотекарши, она еще нашла бы то, что тебе нужно в этой самой библиотеке и подобрала бы это правильно. То есть вещь очень сложная, очень специфичная, поэтому у нас в камере были только книги, присланные с воли. Причем самые разнообразные. Например, книжка Олега Навального про тюрьму, Айн Рэнд и анархистские книги, которые затягивал я. Но книга Олега Навального отлетела на каком-то из обысков. Вот мне интересно, изымут ли на ближайшем обыске мою книгу? («Сахаровский дневник», изданный «Напильником» в период, когда Лев сидел в Бутырке — Ред.).

Потому что сейчас она лежит на полочке рядом с Айн Рэнд, Дэвидом Гребером и различными фантастическими повестями про поиски святого грааля, останков Адама и Евы или книжкой, где тринадцатый отдел КГБ поставил на службу советской власти Дьявола. В общем, да, библиотека у нас в камере была разнообразной.

Теоретические книжки [в СИЗО] спокойно пропускают. Например, левым политзаключенным можно отправлять Грэбера, Срничека, Валлерстайна, Маркса, Энгельса, Кропоткина — спокойно пропускают.

Руслан Абасов:

— [В СИЗО] читал книги совершенно разные: от серьезной политической литературы — в первую очередь анархистской и коммунистической — и мировой классики до каких-то посредственных романов. То есть я читал по настроению.

Читал книги, которые присылали мне товарищи с воли, либо присылали другим людям в камере. А библиотека к нам не приходила вообще, несмотря на то, сколько заявлений за это время было написано. Единственный раз я этой возможностью воспользовался, когда сидел на специальном блоке. Просидел я там 25 дней, за 25 дней один раз библиотекарь пришла. Все остальное время, шесть месяцев, я библиотеку не видел в принципе. Как и остальные заключенные, которые сидели со мной на тех же корпусах. А когда все-таки на спецу увидел большую тележку, и нам дали библиотечный лист — мы вписали туда 10 или 15 книг. Из них принесли только одну — Ремарка.

[При отправке книг в СИЗО] советовал бы обратить внимание на околополитическую классику, то есть такие авторы, как Хаксли, Оруэлл, Камю, которые не пишут прямо открытым и сложным языком про политику, они пишут интересно, легко, тем не менее это заставляет человека сильно задуматься о написанном, о содержании книги. Я бы рекомендовал именно такую литературу. Какие-то посредственные романы в тюрьму отправлять смысла нет, потому что человек с ними просто тратит впустую время. Если мы говорим про серьёзную политическую литературу, то книги такого формата очень трудно читать в тюрьме — из-за условий. В камере постоянно шумно, не хватает света, часто приходится из одного места перемещаться в другое.

«Письма очень воодушевляют, придают сил и помогают людям в тюрьме»

Лев Скорякин:

— Писали много. Причем, что любопытно, писали волнами. Понятное дело, что больше всего писем пришло в конце февраля — в начале марта, когда был резонанс. А так время от времени приходил конверт, в котором лежало несколько открыток. Или, например, приходило по 3-4 письма в день, написанные через ФСИН-письмо или через «РосУзник». Само собой это было очень приятно читать, согревало душу. Понимаешь, что не зря ты всё-таки этими активистскими делами занимаешься, не зря страданул. Кто-то тебя за это уважает, кто-то помнит, поддерживает. Понимаешь, что ты не один остался наедине с системой среди людей, которые всего этого не понимают и считают глупостью. Политзекам писать важно, нужно. Хотя бы по той причине, что им просто приятно получить весточку с воли, им просто приятно знать, что их не забыли, что их помнят. Бывает так, что просыпаешься, день и так хреновый, допустим, если зима, то жутко холодно, если лето, то жутко жарко, баланда опять невкусная, магазин проехал мимо, посылок у тебя нету, но тебе пришло письмо с тёплыми словами. Естественно, тебе будет хоть немного, но получше.

В первом письме можно просто рассказать о себе, кто такой, как ты дошёл до жизни такой, грубо говоря, как стал писать письма политзекам. И просто рассказать о том, как у тебя прошёл день, что в мире происходит, какие новости. Только аккуратно и осторожно, само собой, новости проходят тюремную цензуру. Какие книги ты читаешь, какие рекомендуешь прочитать. Про дело лучше не писать. Вот реально. И так у человека, который сидит в тюрьме, все мозги только этим и забиты. А так, абстрактные рассказики про то, как у тебя дела, как дела в мире, который тебя окружает.

Руслан Абасов:

— В тюрьму писать надо, если у вас сидит кто-нибудь из ваших родных и близких. Или вы просто человек, который неравнодушно относится к происходящим в стране событиям, который хотя бы минимально следит за политикой. Это только кажется, что это письмо, бумага, немного текста. Нет. Эти письма очень помогают людям в тюрьме.

Мне в принципе много писем приходило. Отдельное спасибо моим товарищам по организации, кто не остался в стороне, помог, и всем тем, кто не остался равнодушен. Было очень много людей, с которыми я лично не знаком, и эти люди на самом деле самые достойные в нашем государстве. И будущее за этими людьми. Еще раз им большое спасибо. Писем приходило достаточно, единственный момент негативный, что приличная часть не проходила, и приличная часть ответов не доходила также до адресатов. Очень много писем пропало, когда меня перевезли на Матросскую тишину, а потом с Матросской тишины обратно, на Бутырку.

Письма очень хорошо поднимают культуру отсидки политзеков в целом. Мы в рамках российских политических кругов должны переходить к тому, что у нас должно быть чёткое понимание, что мы делаем, и какие за это возможны последствия. Когда в стране фашистская диктатура, политикой заниматься очень трудно и опасно. Много человек сейчас сидит за политику, а будут сидеть ещё больше, к сожалению. Думаю, это все прекрасно понимают. И по этой причине в оппозиционных кругах должна быть выработана культура взаимопомощи. Независимо от того, кто ты: либерал, социал-демократ, коммунист, анархист — люди должны понимать, что делать, когда они или их товарищи садятся в тюрьму. Они должны знать, как эффективнее и с минимальными рисками помочь себе и своим близким. Что нужно делать в первую очередь, и как это делать.

«Независимо от политической позиции человек не должен сидеть в тюрьме за свои политические взгляды»

Лев Скорякин:

— Тем, кто только хочет поддержать политзаключённых, можно только сказать: «Чего вы ждёте? Их становится всё больше и больше, поэтому даже не ставьте этот вопрос на рассмотрение, дерзайте!» Опять же можно разными способами: кому-то скинуть денежку на передачу или оплату адвоката, кому-то написать письмо, кому-то даже можно просто через ФСИН-магазин отправить бутылку Колы, это тоже поднимет настроение. Тем же, кто поддерживает политзаключённых, в принципе могу дать такой же совет: не останавливайтесь, не опускайте руки. Вы делаете хорошее, благородное, благое, светлое дело. Это можно только приветствовать.

Рассказывайте о делах политзаключённых, распространяйте о них информацию, создавайте огласку. Потому что чем больше людей знает о деле, чем больше резонанс, тем меньше вероятность того, что следствие будет делать неприятные вещи, и соответственно меньше вероятность получить огромный срок. И ещё один важный совет как помогать политзаключённым: читайте уголовно-процессуальный кодекс, и пытайтесь им его отправить. Потому что 98% дел составлено с грубейшими нарушениями, и по сути половина уголовников, которые кого-то убили, или что-то украли, могут выходить на домашку либо под подписку, потому что нарушений столько.

Руслан Абасов:

— Мы должны не просто говорить, мы должны и делать. И ничего на самом деле такого выдающегося от нас не требуется, потому что это вещи вполне себе законные, и ничего плохого они в себе не несут. Мы должны создавать структуры взаимопомощи. В первую очередь, фонды взаимопомощи. Если это не общий фонд, то у каждой политической организации и движения России должны быть свои фонды, в которых люди стараются собирать кассу взаимопомощи на тот случай, если кто-то из их товарищей окажется в тюрьме. Создание таких фондов на самом деле даст нам мощный скачок в развитии политического протестного движения России. Просто на данный момент я не замечаю сколько бы то ни было значимых явлений по этому направлению. И я надеюсь, что в этом плане будет проводиться работа, и появятся в скором времени качественные улучшения.

И второй важный момент по этому вопросу: должны быть, желательно общие, информационные ресурсы, которые заточены именно на освещение этих вопросов. Сейчас, когда даже значимые политические деятели оказываются в тюрьме и попадают под любые виды репрессий, информационный фон оказывается довольно разрозненным и не очень правильно воздействует на общественность. Потому что, если сейчас сравнивать ту пропаганду и ту подачу информации, которой пользуется режим, они на голову, на порядок впереди нас. Не хватает в средствах массовой информации организованности, не хватает единства. Сейчас нужно всем политическим силам, которые остаются в России, консолидироваться, объединиться и заняться решением конкретно этого вопроса, чтобы когда происходят такие неприятные явления, когда сажают людей в тюрьму, эти ресурсы могли осветить правильно эту новость, преподнести её правильно общественности, чтобы повлиять в положительном ключе на исход того или иного уголовного дела.

И мы должны не забывать, что независимо от политической позиции человек не должен сидеть в тюрьме за свои политические взгляды. Неважно, кто он, либерал, коммунист, мы должны помогать всем, кто оказался в такой трудной ситуации просто за то, что он так или иначе думает, так или иначе говорит. В стране, вообще в человеческом обществе, должно быть такое явление, как свобода мысли. То есть не должно быть мыслепреступления в стране.